Снегири
Александр Тажбулатов
(Рассказ)

Снег сыплет, сыплет... Деревья наклонили к дороге урожайно отяжелевшие ветки, пытаясь коснуться проезжающих машин, но те сторонятся обочины, на которую дорожники успели откинуть ночной снег. Ветра нет, и снежинки сыпятся густо, легко, норовя прилечь на лицо, и щекочут нос, как тополиный пух. Машины едут медленно и у каждой – недлинный хвост выхлопного дыма. Прохожие месят ногами по тротуару кашу из первого снега и осенней незамерзшей грязи. Иногда спотыкаются в скользкой жиже и, бормоча что-то неслышное, продолжают идти дальше. На валике сугроба, излаженном дорожниками ранним утром вдоль дороги, еще видны листья, сорванные со своих мест на ветках обильным снегом. Тихо и легко падают комочками ваты огромные снежинки.

Торговый люд спешит со своими тележками, безжалостно нагруженными поклажей, к рынку, на работу, не признающую разницы в погоде. Цветочницы рядом с рынком, ранние пташки, нахохлились наседками возле своих коробов с цветами. Сквозь стеклянные стенки коробов видны освещаемые аккумуляторными лампами голландские розы, непонятно как добравшиеся в начале зимы живьем до провинциального сибирского городка. У цветочниц еще нет покупателей, и они вкусно, под сладкий чай из термосов, курят и рассказывают друг другу самые свежие сплетни. Смеются иногда весело и громко. Будто собрались давние подруги. Но вот редкий прохожий бросает взгляд на цветы под стеклом, пересуды тотчас смолкают, сигарета зависает в пальцах поставленной удобно на локоть руки, останавливается в воздухе не донесенная до крашенных ярко губ крышка термоса с дымящимся чаем. Неуловимо, мельком, косо взгляд на конкуренток. Тут же мягко, приветливо – на «покупателя» и снова на соседок. Косо. В догляд. Цветочницы напружиниваются, чтобы броситься к прохожему, уберечь его от наглых товарок любой ценой, сказать ему самые, что ни на есть вежливые слова, если, конечно, его взгляд не простое любопытство, и продать ему «самый красивый букет» в ближайших окрестностях. Но человек проходит мимо. Секундная пауза, и между женщинами снова полное взаимопонимание. Они курят дальше и продолжают сплетни, запивая их горячим чаем.

Бездомный без возраста, с темным от уличной жизни лицом, заросший на зиму или навсегда бородой с проседью, перебирает часто ногами, переходя через дорогу. Он смотрит не на проезжающие редко машины, а на свои летние ботинки с лаком. Скользко, и он не хочет споткнуться. Ему надо перейти дорогу. На другой стороне контейнеры, в которые попадает мусор со всего рынка. Там могут быть пустые бутылки и найдется, что поесть.

На бродягу никто не смотрит, кроме водителя хорошей иномарки, он как раз собрался отъехать со стоянки возле рынка, а тут человек, медленно переходящий дорогу прямо перед самой машиной. Водитель, парень молодой, но за темными стеклами машины больше не разглядеть. Он на удивление терпеливо ждет, когда бездомный досеменит до обочины и освободит проезд, не сигналит, как это случается обычно. Сегодня суббота. Торопиться некуда. Наконец человек добрался до тротуара, и машина, вежливо и приятно рыча, разбрызгивает недалеко снежную кашицу, прыгая с места. Иномарка почти новая. Хорошая машина.

Снег стал чуть мельче и суше, но сыплет так же обильно. Прохожих становится больше. У цветочниц началась торговля. К ним подъехала для свадьбы украшенная броско и аляписто машина. Воздушные шарики и какой-то коврик из искусственных цветов на капоте в виде сердца. Выскочившие из машины, ошалелые от предсвадебной суеты жених и его «свидетель», нарядные, молодые, торгуются с продавщицами, выбирая букеты. Одна из цветочниц, женщина с тщательно скрытым за огромным количеством теплой одежды возрастом, берет их в оборот. Телом закрывая покупателей от конкуренток, она наступает на парней с двумя букетами сразу, стараясь держать их ближе к лицам клиентов. Вертит хрустящие прозрачной пленкой букеты, хвалит их так, что веришь безоговорочно всему. Веришь и понимаешь, что не купишь эти («Смотрите, какая прелесть!», «Дивные!»), голландские розы, в семейной жизни счастья не жди. Конкурентки, не унимаясь, нахваливают свое, не желая сдачи без боя. Торговка, вооруженная букетами, их «в упор не слышит» и гнет свою линию, авторитетно выстреливая вежливые слова. Свидетель будущего бракосочетания уже отступил на всякий случай и курит рядом, покрываясь снегом, втянув голову в ворот пиджака. Наконец, присмиревший от накала торговых страстей, подмерзший изрядно жених делится с ним букетами, взятыми, похоже, с запасом, они втискиваются в свою машину, и нанятый по случаю свадьбы водитель, с облегчением трогает с места.

Продавщица, удачно и незаметно спихнувшая прихваченные холодом до серости по краям лепестков розы, посерьезнев, считает выручку. Вздыхает: «Ну, худо-бедно...» и, пряча от завистливых глаз товарок блеск удовольствия в глазах, с отсутствующим видом начинает моститься на свой насест – раскладной стульчик с толстым когда-то куском поролона на сиденье. Усаживается долго, пока не потухает удовольствие в глазах и, наконец, закуривает и наливает себе из термоса свежего чаю. Хорошо.

Бездомный тем временем добрался до мусорных контейнеров и внимательно, не торопясь никуда, разбирается с их содержимым. Люди, проходящие мимо, стараются его не замечать и не зацепить случайно пакетом или сумкой. Проход неширокий, места всем не хватает. Бородач вытягивает худую под бородой и воротником бледную шею, пытаясь рассмотреть что-то в глубине металлического ящика, опирается грудью на железный край, не боясь испачкать куртку. Она хоть и старомодная, но почти целая и не очень грязная. Осенняя. Под ней видна клетчатая рубаха и, наверное, что-нибудь еще. Некоторое время спустя человек складывает результаты тщательного поиска в найденный там же пакет, новый, но с одной ручкой. Под мышкой вполне можно унести. Теперь нужно добраться в скользкой обуви на другой конец рынка, туда, где принимают посуду. Осторожно и бережно держа пакет, он уходит сквозь проход, не замечая людей вокруг, которые стараются обойти человека в засаленной синей куртке. Стараются аккуратно и быстро...

...Снег сыплет, сыплет. Крупный, мохнатый, легкий. Щекотный. Колокол на чудом уцелевшей церкви звонит к заутренней. Звук меди чистый, долгий, чуть глуховатый из-за огромных, закрывших даже тротуары сугробов. Ветра нет. Деревья укрыты снежной ватой так, что не разглядеть ветвей. Два снегиря, красногрудый самец и самочка, прилетели поклевать мороженые ранетки. Самец, яркий и тяжелый, задел скрытую в снежной глубине дерева ветку, и она подпрыгнула вверх, освобождаясь от груза снега. Как будто небольшая лавина сбежала вниз, поднимая облачко снежной пыли. Оно осело, и стали видны потемневшие от мороза мелкие плоды. Самочка, летевшая следом, уселась на расчищенное спутником место и сразу же приступила к трапезе, роняя вниз кусочки ранеток и стряхивая с себя снежинки. Красавец снегирь выдал пируэт, вернулся к подруге, но есть сразу не стал, сначала привел себя в порядок. Кавалер. Церковный колокол вдруг затих, оставив висеть в воздухе тончайшие отголоски звука, пока снег не укрыл их насовсем мягкой тишиной.

Мальчик лет девяти, в валенках размером на хорошего мужика, выше колена, несет в руке молочный бидон с крышкой, привязанной к ручке бечевкой. Бидон для него тяжел, и малец старается не потерять равновесие – под пушистым снегом скользко. Он ходульно передвигает ноги, цепляет бидоном глубокий снег. Иногда останавливается передохнуть. Ставит ношу рядом с собой и оглядывается на снегирей, беззаботно пирующих на дереве. Молоко он берет у соседки через три дома. Своей коровы нет, и мать раз в два дня отправляет его к бабке Гречихе с железной паяной посудиной и медными деньгами. У Гречихи молока хоть залейся, три коровы. А у него брат младший, полгода всего. Молоко для него. Мальчик снова поднимает бидон, украшенный белыми каплями из-под неплотной крышки и, придерживая себя свободной рукой за голенище отцовского валенка, проталкивается дальше, оставляя царапину на снежной целине. Снег сыплет густо, как будто хочет поскорее исправить, залатать прореху на длинной перине дороги, проделанную мальчишкой...

Снег!.. Настоящий! Пушистый и сухой! Его можно трогать, когда захочешь, попробовать скатать не туго в снежок и бросить вверх, глядя, как сначала он теряется в закрытом снежинками небе, а потом возвращается к тебе, рассыпаясь на хлопья. Они падают, касаясь лица. Свежие, легкие и холодные. Синие железные ворота позади закрылись, лязгнув. В кармане справка об освобождении. Все. Последний звонок прозвенел. Дежурный на КПП пошутил, открывая железную калитку в воротах: «С Новым годом!». Спасибо. «На свободу с чистой совестью!» – не унимался непонятно с чего веселый сопляк в погонах прапорщика, отдавая зачем-то честь с непокрытой бесцветной головой. Ага! До свиданьица! А лучше прощевайте! Наше вам... с кисточкой!

На вокзал? Ехать некуда. Благоверная, пристроившая его надежно и надолго к казенным харчам, на следующий же день побежала разводиться. Остроумная. Даже приглашение прислала на новую свадьбу. Замуж за того недомерка кинулась, из-за которого весь сыр-бор занялся. За которого и получила по полной программе. За которого он сам получил от родного государства причитающийся по такому случаю срок. Все получили, чего хотели. Совет да любовь! Баста!

На вокзал. Куда ехать-то? Из квартиры выписан через полгода, согласно закона. Некуда. Ехать-то. На севера мотануть, к брату? Там точно не ждут. Приехали. А снег-то какой! Мягкий, прилечь охота! Стайка снегирей терзает ранетки и роняет безбожно много в сугроб под дерево, гуляй голытьба! Хорошо! Снег, а в носу щекотно, как будто с тополей полетело. Весной... Свобода, мать ее!.. Ладно мама хоть не дожила, слава Богу, до того позора. Прибрал Господь милосердный пораньше.... А эта...[это матюГЪ]! Живет! Сына жалко, чего из него теперь сделают?..

Мужчина в казенной одежде наклонился, зачерпнул пригоршню снега и умыл им лицо. Отряхнув руки, вытер их о штаны. Потом достал из кармана сигарету, прикурил, пряча ее и спичку от падающих снежинок. Поднял из снега худющий вещмешок и медленно пошел по улице. Через десяток шагов он остановился, обернулся через плечо и стал смотреть на снегирей, украсивших яркими алыми пятнами ветки яблоньки возле синих ворот...

...Три бутылки. Горлышки целые. Молодой, справный, с крепким лицом, парень принял пивную тару. Привычно достал откуда-то снизу початую бутылку водки, плеснул в прозрачный стаканчик из-под ядовито-красного сока. Немного, треть наверное. Глянул сбоку, вроде мало, и плеснул еще капельку. Пододвинул небрежно к окошку. Пожилой человек в синей осенней куртке взял осторожно стакан и, удостоверившись, что никто из проходящих мимо людей не толкнет его под руку, быстро и аккуратно вылил все в рот. До капли. Поставил стаканчик обратно в окошко. Кивнул туда же спасибо и медленно, стараясь не поскользнуться, пошел прочь. Приемщик внимательно посмотрел ему вслед. Потом взял пластиковый стаканчик осторожно, двумя пальцами за край и, прицелившись, точно бросил его себе под ноги, в коробку для мусора.

Человек отошел от вагончика несколько шагов. Остановился, достал из кармана надкушенный с одного края расстегай и втянул ноздрями воздух от замерзшей румяной корочки. Согрелся.... Снег. Пушистый. Яблонька-дичок рядом с приемкой стеклотары, а на деревце среди сморщенных морозом мелких плодов яркие, как яблоки, птицы. Снегирей много, стайка целая, посбивали весь снег с веток и пируют. Роняют вниз больше, чем съели. Красные. Снег.... Мягкий.... Прилечь бы....

...Не донес он тогда молоко. Крышку Гречиха плохо привязала. Не туго. Перед самым домом поскользнулся. Сидел в снегу и смотрел на лежащий рядом бидон. Мать ругаться не стала, только сидела и смотрела на него. И плакала. А он ее по руке гладил и тоже нюни распустил. Потом встала, погладила его по голове и сказала: «То ли еще будет...». Как в воду смотрела.... Брату молоко нес.... А случилась когда у младшего свадьба, брательник его не позвал. Бабу шибко правильную взял, зачем зека на свадьбу звать? И почему-то обидно не было. Только напился он в тот день, в темную голову. И понесла нелегкая по пьяному делу к «своей» благоверной. Разборы чинить, старое поминать.... Ладно хоть не убил никого, греха на душу не взял. Сынка видел, даром что пьяный. Напугал и его тоже.... Скотина. Да что теперь.... После драки-то.... Еще раз сел.... Сколько лет прошло.... Где сын? Где дом...? Рядом с детской поликлиникой теперь дом, в «теплухе», на горячих трубах. И бабка уборщица, что поесть из столовой приносит иногда.... В эмалированном бидоне.... Не жалеет. К Богу собирается, вот и замаливает.... То ли еще будет....

У цветочниц скука. Торговля стоит. Дама, продавшая жениху цветы, снова курит и разглядывает прохожих. Снег присыпает короб, и его надо постоянно обметать веничком из тонких веток, наломанных прямо здесь же, с рядом стоящего куста. Снег везде, его уже так много, что не видно даже темных пятен следов.

Старенький трактор скоблит снег вдоль дороги. Треск двигателя глохнет в сугробах. Колеса, одетые в цепи, скользят, и трактор с трудом сдвигает снежный вал к обочине. За ним пристроился хвост из трех машин. «Белорус» едет медленно, но никому неохота лезть в глубокий снег на нечищеную обочину, чтобы обогнать снегоуборщик. Наконец, терпение одного из водителей лопается, и его автомобиль, виляя задом, объезжает трактор, едва не задев широкую лопату. Пронесло. Больше никто не рискует, и процессия медленно удаляется.

Человек осторожно выходит с рынка. Ест булочку и старается не упасть. Скользкие туфли. Он медленно проходит мимо ряда цветочниц. В стеклянном окне каждого короба подсвеченные лампами цветы. Яркие. Букеты в разноцветных пластиковых пленках, с бантами из цветных лент. В одном из окон веточка пихты, для «композиции» – Новый год... Бродяга поскользнулся, взмахивая руками пытается удержать равновесие, но у него не получается... Он падает, коснувшись рукой тонкого стекла самодельной цветочной витрины, и оно рассыпается почти без звука... Ветка пихты выпала наружу. Авторитетная, знающая секрет счастья в семейной жизни женщина, отставив в сторону руку с сигаретой, медленно поднимается со стульчика, стоящего за разбитой витриной, пытаясь понять, что произошло. Когда, наконец, понимает, выходит из-за короба к пожилому человеку, который сидит в снегу, поджав ноги, и прижимает к себе порезанную о стекло руку. Торговка смотрит на битое стекло и цветы. На затихших товарок и снег, испачканный кровью, потом переводит взгляд на старика у своих ног. Немытая голова с копной седых волос, осенняя куртка, слишком короткие брюки, а на ногах лаковые летние туфли. Женщина садится на корточки перед бродягой и смотрит ему в лицо. Совсем седая борода. И серые, как седина, мутные глаза. Такие бывают у младенцев сразу после рождения. В них еще нет страха. Боли. Ничего. Человек не пытается встать, он просто глядит на тепло одетую женщину, которая уже занесла руку с забытой сигаретой широко. По-бабьи. Для тяжелой и хлесткой пощечины. Не ударила. Остановила руку. Больно. Из уголков глаз старика вдруг появились две капли. Они медленно сначала, потом, смешиваясь с растаявшим снегом, все быстрее побежали по темной коже вниз... То ли еще будет....

Снегири пируют, расточительно роняя ранетки в снег под деревом. Яркие алые птицы среди белого снега. Ветки дерева украшены снегирями, как спелыми, сочными яблоками. Водитель остановил машину, опустил стекло и смотрит на птиц. Снег залетает в открытое окно, тает на лице, но молодой человек словно не чувствует холода. Стайка снегирей вдруг срывается, будто кто спугнул, и, улетая, теряется в снежных хлопьях.

Снег сыплет, сыплет... Кажется, что он хочет засыпать, закутать, упрятать в белое одеяло весь город. В снежной пелене звучит только тишина, проглатывая шаги и слова людей. Под снежным пухом потерялся рельеф. Все стало всем. Силуэты деревьев мягко и плавно стекают вниз, к заснувшей под белым покрывалом земле, и поднимаются вверх, в падающий снег, растворяясь невидимо в небе. Только цветы в витринах, как окна в другой мир. Удивительно яркий, цветной и недоступный отсюда, из белого все поглотившего цвета, и его тишины...